Такая крепость была бы почти неприступна. Ее коммуникационные линии могли бы быть перерезаны лишь в случае занятия Дарданелл или Босфора; в этом случае город был бы сразу же потерян. Но два таких узких пролива могут быть легко укреплены настолько сильно, что никакой вражеский флот не сможет прорваться через них. Русская армия, подошедшая с суши, была бы вынуждена пользоваться для связи с Севастополем и Одессой опасным морским путем и вряд ли была бы в состоянии продержаться достаточно долго, чтобы взять город; непрерывно уменьшаясь в численности, она не смогла бы выдерживать удары со стороны гарнизона города и подкреплений, прибывающих из Азии.
Ответ России на датское заявление о нейтралитете [37] прибыл в Копенгаген 20 января. Россия якобы отказывается признать нейтралитет и требует от Дании присоединения к той или другой стороне. Сразу же после этого сообщения французский, английский и русский послы [Дотезак, Бьюкенен и барон Унгерн-Штернберг. Ред.] будто бы имели совещание с датскими министрами. Но из весьма достоверного источника я узнал, — хотя, конечно, все же не могу ручаться за точность информации, — что протест с. — петербургского кабинета является лишь маневром, рассчитанным на то, чтобы побудить другие державы к скорейшему формальному признанию условий, на которых предлагается датский нейтралитет. Мне сообщили, что недавно между Данией, с одной стороны, и Францией и Англией, — с другой, имели место переговоры, согласно которым в случае войны Англия должна занять Зунд своими военными кораблями, а Франция — оккупировать герцогство Шлезвиг армейским корпусом. Для срыва этой комбинации, о которой министр Эрстед осведомил графа Нессельроде, Россия будто бы и потребовала от копенгагенского кабинета, чтобы он сделал заявление о нейтралитете, против которого она сейчас притворно возражает; если Франция и Англия признают датский нейтралитет, то этим не только будут разрушены их первоначальные планы, но также будут изъяты из-под действия военных законов грузы, перевозимые на нейтральных судах, что обеспечит экспорт русских товаров через Балтийское море.
Протест царя против приобретения Пруссией ольденбургского порта на Северном море является протестом bona fide [вполне искренним. Ред.], как бы ни была удивлена берлинская публика этим новым проявлением вездесущего вмешательства преемника Тимура-Тамерлана.
Состоявшийся большой «митинг сторонников реформы в Манчестере» оказался великолепным образчиком чепухи, как верно замечает газета «Englishman». Восхваление политики Абердина, оскорбление Турции, прославление России и отрицание всякого вмешательства в дела иностранных государств — таковы немногие темы, которые, поскольку речь идет об иностранной политике, составляют основной капитал манчестерской школы [38] ; они снова пережевывались гг. Кобденом, Брайтом и другими «простыми и скромными людьми», которые хотят иметь в главном штабе английской армии «сторонника мира» и объявить локаут палате лордов для того, чтобы продавать английский народ, а другие — распродавать по дешевке.
Речь г-на Кобдена была не более, как повторением, притом беззастенчивым, речи, произнесенной им при закрытии парламентской сессии. Единственной роскошью, которую он позволил себе в смысле новизны, были два выпада — один против Франции, другой против Америки. Весьма подозрительно, что тот самый человек, который сыграл такую выдающуюся роль в заключении союза с Францией в те времена, когда подвиги «декабрьских деятелей» вызывали в Англии вопль негодования, — теперь разрушает дело своих рук, высмеивая этот союз и объявляя его «необдуманным» и «несвоевременным».
В отношении Америки Кобден заявил, что именно развитие ее торговли и промышленности, а вовсе не воинственная политика России, может угрожать величию экономического и национального процветания Англии. Как это согласуется с его профессиональными фритредерскими ханжескими рассуждениями, согласно которым торговое процветание одного народа зависит от развития торговли и промышленности всех других народов, а идея опасного соперничества между двумя промышленными народами объявляется ошибкой «знахарей» протекционизма? Как согласуется это с положением, что
«Англия волшебным действием своего машинного производства соединила навсегда узами мира два обособленных полушария, поставив Европу и Америку в полную и нерасторжимую зависимость друг от друга»?
Не в первый раз пытается Кобден отвести от России подозрения и враждебность английского народа, стремясь направить их против Соединенных Штатов Америки. Когда в 1836 г. захват одного английского судна русским военным кораблем у черкесского побережья, финансовые мероприятия с. — петербургского кабинета в отношении судоходства по Дунаю [39] , а также разоблачения, опубликованные в «Portfolio» [40] , вызвали гнев английского народа и, главным образом, коммерсантов против России, г-н Кобден — в то время еще «дитя в литературе и непривычный к публичным выступлениям» [41] — опубликовал маленький анонимный памфлет, озаглавленный: «Россия; лекарство против русофобии. Написано манчестерским фабрикантом» [42] . В этом памфлете доказывается, что «менее чем через двадцать лет эти взгляды (а именно, боязнь роста американского процветания, а вовсе не русской экспансии) будет разделять весь английский народ, и правительство страны будет вынуждено их признать». В этом же памфлете Кобден пишет:
«Исследуя различные мотивы, руководствуясь которыми обсуждающие этот вопрос занимают враждебную позицию по отношению к русской нации, мы обнаружили с бесконечным удивлением и глубоким убеждением своей правоты, что столетие аристократического правления в Англии заразило все классы общества высокомерным и надменным духом их правителей» (по отношению к кроткой России). «Если бы с. — петербургское правительство было перенесено на берега Босфора, то на месте хижин, образующих сейчас турецкую столицу, менее чем через 20 лет вырос бы блестящим и богатый европейский город; здесь выросли бы великолепные здания, возникли бы ученые общества, процветали бы изящные искусства. Если бы русское правительство действительно достигло такой силы, оно прекратило бы войну с мечом в руках и начало бы борьбу против варварства, сооружая железные дороги, строя мосты, способствуя накоплению капиталов, росту городов и успехам цивилизации и свободы… Рабство, оскверняющее Константинополь, немедленно исчезло бы, а торговля и законы, защищающие жизнь и имущество» (например, как это делается теперь в Молдавии и Валахии), «заняли бы свое место».
В доказательство русской цивилизованности и, следовательно, права России на захват Турции г-н Кобден сообщил своим изумленным читателям, что русский купец, владеющий 10000—15000 рублей, не только участвует во внешней торговле, но «освобожден от телесных наказаний и имеет право ездить в пароконном экипаже». Можно ли после этого удивляться, если русский император недавно выразил убеждение, что «Англия с ее буржуазным парламентом не может со славой вести войну»? В 1836 г. г-н Кобден был так глубоко проникнут сознанием «недобропорядочности публицистов и ораторов», осмеливающихся порицать самодержца всея Руси, что одним из выводов его памфлета является вопрос:
«Кто же эти писатели и ораторы, и что они собою представляют? Долго ли еще будет позволено политическим шарлатанам безнаказанно разжигать страсти и смущать умы целой нации?»
Мы полагаем, что это — те «официальные публицисты и ораторы», которые владеют 10000—15000 рублей, могут ездить в пароконном экипаже и, по крайней мере, освобождены от «телесного наказания». До сих пор некоторые считали русофильскую манию г-на Кобдена одной из свойственных ему многочисленных причуд, другие видели в ней необходимый вывод из его доктрины о мире. Недавно, однако, некто [А. Сомервилл. Ред.], по праву называющий себя «литературной клячей или, если хотите, литературным ослом» покойной Лиги против хлебных законов [43] , поведал публике, что г-н Кобден, прежде чем написать свою первую брошюру, «небезуспешно съездил в Россию в 1834 и 1835 гг. по торговым делам», что «его сердце и ситец в 1836 г. были в России», а его гнев против «английских публицистов, ораторов, авторов и журналистов» был вызван их критикой по адресу его нового клиента, Николая всероссийского.